Я никогда не задумывался, ревнив ли я. У меня просто не было причин об этом думать. Сашка не давала мне поводов усомниться в ней. И вот теперь, после этой дикой истории с ее бывшим любовничком, я понимаю – я не просто ревнив. Я понимаю, что легко могу убить того, кто тронет мое. Сашка – моя. Когда я думаю, что этот Сергей был ее первым, что он не просто входил в нее, что он оставил в ней свое семя, и она носила это семя, и вырастила из него ребенка… Я хочу убить и ее, и его, и этого чужого ребенка. Теперь вы понимаете, насколько мне приятно ехать с Сашкой в роддом, где она рожала от другого. А мы туда едем. Нас, конечно, пошлют, по-другому и быть не может. Надеюсь, Сашка после этого успокоится.
И вот еще о чем я подумал – кто она, моя Сашка? Что за зверь такой диковинный, что за существо? Я ведь думал, что знаю ее всю, не только тело, но и душу. Я слушал ее рассказы о доме, о детстве, о маминых пирогах, о предательствах подруг и слезах из-за двоек на контрольной по математике, о том, как она завидовала своим более счастливым подругам из полных семей. Я слушал эти рассказы в пол-уха. Они не сильно меня интересовали, если честно, эти крошечные обиды и радости из прошлой Сашкиной жизни. Но, благодаря им, я считал, что знаю всю подноготную Сашкиной жизни. Жизни чистой, простой и обыкновенной. Я ведь был рад этой простоте. Я никогда не мечтал быть великим. И не хотел ничего необыкновенного. Простое, обыденное, мещанское счастье – вот мечта моего детства, которую я, как мне казалась, воплотил в свою жизнь, став взрослым и женившись на Сашке.
И вот теперь я понимаю – жизнь обманула меня, я женат на лгунье, о которой не знаю ровным счетом ничего. Кроме того, что она – мать моего ребенка, а значит, я должен быть ее мужем, хотя я даже не знаю ее. Я смотрю на Сашку, и у меня едет крыша – она ведь не изменилась нисколько за эти дни, перевернувшие мою жизнь. Все та же нежная кожа, все та же жилочка тоненькая синяя на руке, все та же улыбка. Все знакомое-знакомое, родное-родное, а она сама – чужая. Как такое может быть? Я схожу с ума, у меня просто раздвоение личности начинается.
А Сашка даже не понимает, что она со мной сделала.
19 августа 2006
Саша
Кир меня просто потрясает. Я думала, он станет меня презирать, будет кричать на меня. Он не сказал мне ни одного плохого слова! Он согласился ехать со мной в роддом, искать мою брошенную малышку! Почему я не попросила его о помощи раньше? Почему я скрывала от него эту историю? Я все больше люблю и уважаю его.
21 августа 2006
Кирилл
Нас приняли в роддоме с такой же приветливостью и радушием, с какой черти в чистилище, наверно, принимают новеньких грешников. Я подозревал, что мамаша, бросившая ребенка, не вызовет во врачах и медсестрах особой симпатии, но что это настолько не будут скрывать… Пару раз мне приходилось просто силой уводить Сашку из кабинетов, в которых ее оскорбляли. Сашка, по-моему, ищет не ребенка. Она ищет наказания. Ей нужно, чтобы ее унижали, втаптывали в грязь. В принципе, на мой взгляд, она действительно это заслужила. Я рядом с ней только по одной причине – она носит в себе того, кого я не могу пока еще взять на руки и защитить от обезумевшей мамаши. Чтобы защитить его, я защищаю ее, мою Кукушечку.
21 августа 2006
Саша
Кирилл зовет меня Кукушечкой. Каждый раз, когда он это произносит, мне становится больно. Каждый раз мне хочется обидеться, но я напоминаю себе, что не имею на это права – я и есть кукушка. Даже хуже – кукушка подбрасывает яйцо в чужое гнездо, она знает, что ее птенец вырастет в хороших условиях. Я скорее заслуживаю сравнения с убийцей – я просто бросила дочь на произвол судьбы.
Я хожу по роддому, и во мне оживают воспоминания. Тогда тоже было лето – я родила дочку вскоре после своего пятнадцатилетия, 8 августа 1992 года. Я помню себя, испуганного ребенка, помню мамины слова – с ребенком домой не пущу, так и знай! Помню боль, от которой я просто сходила с ума, помню, как я плакала и просила хоть кого-нибудь мне помочь и никто не обращал на меня внимание, помню, как врач спросила меня – Будете писать отказ? – и я сказала – Да. Помню, как в шестиместной палате, где я лежала после родов, никто не разговаривал со мной. Все мамаши болтали, смеялись, показывали друг другу своих малышей. Я была изгоем. Они все знали про меня. Они знали, почему мне не приносят кормить ребенка. Это были самые страшные дни моей жизни.
21 августа 2006
Кирилл
В какой-то момент я не выдержал и бросил Сашку одну на растерзание этим мегерам. Нестерпимо хотелось курить, и я ушел. Выкурил три сигареты подряд. На улице меня чуть-чуть отпустило. Пели птицы, солнце жарило вовсю, пахло чебуреками из ближайшей шашлычной. Я вдохнул полной грудью то, что в Москве заменяет воздух, и решил, что пора браться за дело мне. Иначе мы не уедем из этого дурдома до вечера.
Я не хочу никого критиковать, но Сашка сразу сделала ошибку, решив начать поиски дочери с переговоров с руководством роддома. С руководством нужно разговаривать, если ты весь в белом, желательно при этом ты тоже какое-нибудь руководство. А если ты весь в дерьме, если ты какая-нибудь дрянь, например, мать, бросившая ребенка – ищи такое же жалкое, презираемое всеми существо. Не рассчитывай, что тебе будут помогать нормальные люди. Алкаши и прочая деклассированная отрыжка человечества – вот те, на кого ты можешь попробовать опереться.
Я нашел бабу Нюру на заднем дворе роддома. Она подметала двор возле помойных баков. По ее лицу я сразу понял, какие напитки она предпочитает. За денежный эквивалент стоимости одной бутылки водки эта святая женщина поведала мне, что брошенных младенчиков и сейчас, и пятнадцать лет назад отвозили в ближайший дом малютки – вон он, видишь, через дорогу? – и баба Нюра победно помахала в воздухе своими грязными клешнями. И точно, на противоположной стороне дороги за высоким забором пряталось двухэтажное здание, похожее на детсад.
На поиск информатора, разработку операции и получение информации я потратил от силы двадцать минут. Сашка все это время спокойно рыдала в архиве, надеясь разжалобить крокодилицу, этим архивом заведовавшую. Операция эта была заведомо обречена на провал – крокодилица ненавидела таких, как Сашка, ненавистью столь лютой, что закрадывалось подозрение, что ее саму когда-то бросили в роддоме. Я сгреб Сашку в охапку, сказал крокодилице все, что я думаю о ней лично и о крокодилах в общем, и мы покинули этот чертов роддом, чтобы никогда туда не возвращаться.
21 августа 2006
Саша
Я сидела в машине, шмыгала носом и думала о том, что всегда знала, что Кир умнее меня, что он лучше разбирается в людях, что он способен достичь успеха там, где у меня не получается ничего. В животе у меня урчало от голода, глаза опухли от слез, голова болела так, что казалось, вот-вот боль проломит виски – но я была почти счастлива – Кирилл только что сделал чудо – за пять минут выяснил то, что мне казалось узнать просто невозможно.
21 августа 2006
Кирилл
Мне удалось уговорить Сашку продолжить поиски завтра. Во-первых, мы должны были поесть и отдохнуть, во-вторых, она должна оформить отгулы официально, как полагается – не хватало еще на работе испортить репутацию. Конечно, уволить беременную невозможно, но зачем портить отношения с людьми? Да и мне есть чем заняться – если ты бизнесмен, тебя, конечно, никто не уволит за прогулы, вот только бизнес твой, оставшись беспризорным, через какое-то время умрет. У меня маленькая фирма, мы довольно всеядны: немножко торгуем кровлей, немножко строим коттеджи, немножко скупаем землю. Миллиона долларов у меня нет, но на достойную жизнь хватает. Живем в своей четырехкомнатной квартире, которую купили без ипотечной каторги, ездим на приличных машинах, отдыхаем два раза в год в пяти звездах. Счет опять же в банке немаленький. Чтобы так и дальше продолжалось, я должен стоять у руля, а не гулять незнамо где. Лето у нас – самая горячая пора, то, что мы зарабатываем летом, не идет ни в какое сравнение с заработками в другие сезоны. Я прямо-таки кожей чувствовал, что мне пора появиться в офисе, порешать вопросы, кого-то похвалить, кому-то устроить нагоняй, указать сотрудникам путь, по которому они должны брести в мое отсутствие – и у меня появится передышка еще в несколько дней, чтобы возиться с Сашкой.
Мы вернулись домой, я заставил Сашку принять душ и лечь в постель. Черт ее знает, какие таблетки ей сейчас можно, а какие нельзя. Лучше никакие не пить. Я принес ей бокал белого вина и бутерброд с красной рыбой. Вино она выпила, а бутерброд положила на тумбочку. Я заметил, что она не просто зареванная, а очень бледная. Под глазами у нее чернота, как будто синяки. Мне снова стало страшно, что она угробит нашего ребенка. Я спросил ее, что она хочет съесть, она попросила пожарить ей куриную грудку. Я отбыл на кухню, минут сорок возился там – сначала искал, где прячется курица – Сашка сказала, что курица в холодильнике, но там было столько всего, ужас! Потом искал у курицы грудь, потом эту грудь отделял и жарил, потом выложил на тарелку, украсил помидорками черри, долькой лимона, туда же положил огурчик свежий и огурчик малосольный, туда же кусок хлеба с семечками – Сашка ест только такой. Потом я надел на лицо улыбку и понес все это Сашке – смотрю, а она спит. Свернулась калачиком поверх одеяла и дрыхнет. Я поставил тарелку на тумбочку, туда же положил подсохший бутерброд и тихо вышел. Вернулся на кухню, сварил себе килограмм пельменей, найденных в морозилке – Сашка сердилась, что я их купил, но я очень люблю дешевые магазинные пельмени. Съел их. В животе стало мерзко, как будто туда кирпичей в тесте накидали. Я выпил две бутылки пива по 0,33 и подумал – почему мне кажется, что моя жизнь катится ко всем чертям?
